Александр Абдулов нашел
полчаса для интервью перед началом
спектакля «Затмение». Эту последнюю
премьеру Ленкома репетировали 9 месяцев,
и о ней ходили самые невероятные слухи.
В их числе и о том, например, что ставить
будет сам Милош Форман, режиссер
культового фильма по роману Кена Кизи
«Пролетая над гнездом кукушки». Форман
в результате ставить отказался, и за
постановку взялся Александр Морфов. Но
уже на премьерной афише зрители прочли,
что режиссеров – два: Морфов и Абдулов,
играющий в спектакле роль МакМэрфи.
– На репетициях мы
фактически заново сочиняли текст. Если
вы сравните текст нашего спектакля и
русский перевод романа, то окажется,
что это два разных произведения. Потому
что, если честно, роман-то устаревший.
Сейчас играть про борьбу индейцев за
резервации, борьбу за хиппи – невозможно,
этого никто не помнит. Поэтому нам
приходилось адаптировать текст к
сегодняшнему дню, к нашей реальности.
Мы хотели добиться – не знаю, получилось
ли, – чтобы эта история воспринималась
как вселенская, которая может произойти
в любое время в любом месте.
– Морфов – это первый
приглашенный режиссер, которому удалось
сделать качественный спектакль с
ленкомовской командой. Почему у него
получилось, а у других не складывалось?
– Здесь просто звезды
сошлись. Ведь у каждого хорошего режиссера
– а Захаров гениальный режиссер – есть
свой язык, и ты к нему привыкаешь. Я с
Захаровым работаю уже 30 лет, и он только
начинает фразу, а я уже знаю, чем он ее
закончит. Это безумно интересно и удобно.
А когда приходит другой человек с другим
языком, надо все время ходить со словарем,
надо мучительно понимать, чего он хочет.
Это всегда очень сложный переход – с
языка на язык. И мне поначалу было сложно
настраиваться на Сашу, но он очень
мягкий, очень аккуратный. Хирургии не
было в том, как он с нами работал. Мы
искали, мы мяли, мы пробовали, было тысячу
вариантов – актеры не знали, какой текст
учить – у нас буквально вплоть до
премьеры еще не было текста. Этому
спектаклю сейчас нужно немножко пожить.
Пока все актеры испытывают страх перед
текстом, сюжетом – мы же сыграли премьеру
без прогонов. А задумывался этот спектакль
как джем-сейшн, когда люди играют не
текст, а тему. Ты только задаешь
тональность, остальные ее подхватывают.
Литературный материал позволяет это
сделать. Если мы дойдем до этого состояния,
все станет очень интересно.
– В период репетиций
вы пересматривали фильм Формана?
– У меня вообще очень
интересная история вышла с «Кукушкой».
Когда-то давно, лет 25 назад, я посмотрел
картину и хотел вообще уходить из
профессии, потому что понимал, что мне
никогда такую тему сыграть не удастся.
Не дадут. Никогда в жизни. И вот через
столько лет это пришло на круги своя.
Кстати, я заметил, что
тем, кто не видел фильм, спектакль
нравится. А те, кто видел, невольно
начинают сравнивать. Я им говорю: «Зачем
вы сравниваете? Это же разные произведения!»
Вообще самое обидное – это когда
спрашивают: «Ты Николсона играешь?» При
чем здесь это?! Это отдельная история,
я совершенно не пытался ничего перенимать
из фильма. Мне очень нравится та история,
но наша – мне ближе. Врачи-психиатры
говорят: «Больны все. Просто есть
обследованные и есть необследованные».
А у Гротовского есть фраза: «Все великие
дела совершаются на пике нездоровья,
потому что эталон здоровья – корова».
Вообще – что такое болезнь? Относительно
чего человек нездоров? Относительно
кого? Кто устанавливает эти нормы? Так
что пациенты в нашем спектакле – они
не больны. Они просто не вписались в эту
жизнь. Знаете, что есть в МакМэрфи и чего
нет в медсестре Речид? Он абсолютно
свободен. Я придумал себе формулу:
абсолютно свободный человек – это тот,
кто понимает и уважает несвободу другого.
Это то, к чему пришел МакМэрфи. А она
несвободу других понимает, но не уважает.
Потому что, если она начнет ее уважать
и, соответственно, менять правила, ее
уволят, и ее мир рухнет. Я название
придумал для спектакля, которое мне
больше нравится, чем «Затмение»: «Билет
в один конец». Наша история – про это.
– Кажется, последний
спектакль на эту тему в Москве был «Еще
Ван Гог...» Валерия Фокина, и Евгений
Миронов рассказывал, что, готовясь к
роли, он ходил в сумасшедший дом, что
ему как актеру важно было не прочитать
об этой реальности, об этих людях, но
увидеть их...
– Я ходил в сумасшедший
дом – еще раньше. И не только в Москве,
но и на периферии. Мне все время было
интересно понять логику этих людей.
Например, я много снимался в лагерях, в
тюрьмах. И – интересно: они же все
уверены, что сидят ни за что. Они –
каждый! – могут оправдаться. Я спросил
одного: «За что сидишь?» И он говорит:
«Да ни за что! Я вышел из тюрьмы, приехал
в свою деревню, сестра накрыла стол,
выпиваем, и она говорит, что сосед две
недели назад взял приемник и не отдает.
Я пошел к нему и сказал, чтобы он отдал,
а он меня послал. Я взял топор и зарубил.
Ну что – я виноват разве?» Понять вот
эту логику – дико интересно для актера.
Я эти истории, подобные той, которую вам
рассказал, эти впечатления, эти ощущения
не для конкретной роли собирал, но потому
что знал, что когда-то где-то пригодятся.
Вот они и пригодились для МакМэрфи.
Знакомый психиатр, посмотрев спектакль,
сделал медицинское заключение о болезни
МакМэрфи. На четырех листах. И когда я
дал прочитать это моему близкому
человеку, то, прочтя, мне сказали: «А
чего читать-то было? Это твой диагноз».
Дата публикации на
сайте: 06.02.2006
Источник: http://www.peoples.ru/art/cinema/actor/abdulov/interview5.html |